Худрук Российского академического молодежного театра (РАМТ) Алексей Бородин Худрук Российского академического молодежного театра (РАМТ) Алексей Бородин Мария Моисеева
Алексею Бородину в июне исполнится 77, но его бодрости и энергии могут позавидовать многие молодые коллеги. В театре, которым он руководит уже 38 лет, постоянные премьеры и аншлаги, тут все время ищут (и находят) себя молодые режиссеры, здесь после ухода из Министерства культуры успешно работала директором Софья Михайловна Апфельбаум. Ее кабинет с именной табличкой на двери сейчас пуст, но Бородин не устает повторять, что рано или поздно мрак рассеется и Соня, как он ее ласково называет, вернется. Он вообще – несмотря на все происходящее вокруг – скорее оптимист и, как ни во что другое, верит в личную ответственность.
– У вашего театра, в отличие от большинства других, формально есть адресат: в названии РАМТ за одной из букв скрывается сокращение слова «молодежный». А для кого вы работаете на самом деле? К кому обращаетесь? Для кого ставите спектакли? Расскажите, пожалуйста, какой он, ваш зритель?
– Честно говоря, мне кажется, что любая целевая аудитория – это ужасно. Когда я сюда пришел в 1980 г., у меня была мечта, чтобы у театра появился свой зритель – зритель, который ходит в другие театры, но постоянно возвращается именно к нам. Его возраст меня совершенно не волнует – для меня нет разницы, молодые люди сидят в зале или старые, потому что мне важен не возраст, а зритель-партнер: тот, с кем я могу выстроить равные, доверительные отношения, чем-то поделиться. Самое главное в любом зрителе, чтобы он был живой. В свое время я предложил переименовать Центральный детский (театр стал Российским академическим молодежным театром по инициативе Бородина в 1992 г. – «Ведомости»), поскольку это название казалось мне нелепым, оно все страшно сужало. И главным своим достижением за годы работы я считаю как раз то, что наш зрительный зал стал своим. Я всегда выхожу в зал перед спектаклем и потом говорю актерам: «Зрители сегодня хорошие, как в прежнем, товстоноговском, БДТ». Единственное, от чего я должен защитить своих зрителей, особенно если это утренний спектакль для самых маленьких, так это от пошлости и цинизма. Кроме этого в театре допустимо абсолютно всё.
– В вашем недавнем спектакле «Демократия» встает вопрос, сколько чужого человек может принять? И так ли уж сильно отличаются западные немцы от восточных? Или все они действуют по обстоятельствам и никакого чужого, которое способно изменить наше сознание, просто не существует?
– Чужое не меняет, оно влияет. В «Демократии» действительно рассказана история преображения, когда человек из самого обычного обывателя, да что там говорить, из агента «Штази» превращается в совсем другого человека. Так вот, я считаю, что все мы должны постоянно меняться, потому что это обязательное условие роста и развития, но при этом нельзя менять основные, базовые представления о жизни и о себе. Эта концепция парадоксальна, но жизнь понимаешь по-настоящему только тогда, когда осознаешь всю ее парадоксальность. Без крушений, подмен, обманов ничего не бывает – сейчас я особенно остро это чувствую. И когда начинаются внутренние терзания, есть только один способ не впасть в депрессию окончательно – принять жизнь как парадокс. Лишь приняв и осознав, что ничего не будет так, как ты предполагал, и начинаешь жить по-настоящему. Мосгорсуд оставил под домашним арестом директора РАМТ Апфельбаум
– А какова роль театра в этом осознании?
– Театр я воспринимаю как броуновское движение: как только начинается прямое, линейное движение, все останавливается, но как только возникают пересечения – все снова налаживается. Отсюда у меня такая жажда призвать молодых, которых у нас в театре становится все больше и больше. («Прямо ужас какой-то», – добавляет Бородин и заливисто, по-мальчишески смеется.) Я их люблю, они мне интересны, и я сам не знаю, до каких пор театр будет разрастаться. Так у нас появились Маленькая сцена, Черная комната, а теперь еще и Белая. Раньше это было самое депрессивное место в театре, этакие антресоли с низким потолком прямо над зрительским фойе, но режиссер Олег Долин вдруг решил, что хорошо бы горьковского «Коновалова» сделать именно там, и тогда все мы – он сам, я и наш директор Софья Михайловна Апфельбаум – объединили свою энергию и в итоге там полностью, до старых кирпичей, отбили стены, провели звук и свет, и это не сорвав ни одну другую премьеру, которые выпускались параллельно на остальных сценах. Теперь все тот же Олег Долин пытается что-то придумать во дворе, у него есть идея поставить там «Зобеиду» Гоцци, и, думаю, на следующее лето он обязательно это сделает.
– Принимая во внимание все обстоятельства, все то, что происходит вокруг, что все-таки движет вас вперед? Сильный человек рядом, как в «Демократии»? Ощущение собственной правоты? Жажда свободы? Как вы находите в себе силы продолжать работать, когда Софья Михайловна вот уже который месяц под домашним арестом?
– Думаю, это у меня из детства. У меня три младшие сестры, и, сколько себя помню, мы всегда ставили спектакли и устраивали концерты. И хотя наши родители не имели никакого отношения к театру, они почему-то нас в этой игре поддерживали. Желание что-то делать у меня оттуда, а без него ничего в жизни не бывает. Можно заниматься разными вещами, но творчество, в котором, собственно, и заключается источник жизни, есть в любом виде деятельности. А еще энергия берется из воспоминаний, впечатлений, людей. Самое страшное в жизни – затхлость, и ведь бывают такие артисты, внешне вполне приличные, а на самом деле совершенно затхлые. По себе знаю, что сохранять молодую энергию сложно (и со стороны, кстати, может еще и выглядеть смешно, когда старый человек прыгает как блоха), но необходимо. Я себя ненавижу, когда раскисаю, да и у других это не люблю. У нас дома, когда сын рос, была такая традиция: жена забирала у него рубль каждый раз, когда он говорил: «Я устал». Я до сих пор глубоко убежден, что нельзя ныть, стонать и жаловаться. Создателей «Нуреева» не накажут за майки в поддержку Серебренникова
Ну и, конечно, спасает упрямство. Жизнь вообще требует того, чтобы не соглашаться. Ни в коем случае нельзя соглашаться с тем, на что ты не согласен. Нельзя поддаваться, никогда и ни при каких обстоятельствах. Скажем, Софья Михайловна. Людей с такой позитивной, такой честной, такой настоящей, светоносной творческой энергией, их вообще единицы. Два года, изо дня в день, мы были вместе, и теперь ее нет рядом из-за какой-то тупости, хотя понятно, что человек не может иметь отношения ни к каким заговорам. Такие вещи требуют несогласия. Вспомните, как в «Демократии» Вилли Брандт задумывает авантюру, которую в той ситуации глупо даже начинать организовывать, и идет в итоге на всё ради того, что задумал, потому что в процессе у него появляется какая-то прямо бешеная энергия. Но его ждет на этом пути столько обманов и предательств, что в итоге его единственным товарищем оказывается шпион.
– А как изменились ваши отношения с властью после ареста Софьи Михайловны и как вообще вы их сейчас строите?
– Честно говоря, я никогда никаких отношений с властью не строил и не строю. Министерство культуры наняло меня на работу, и я ее продолжаю делать так, как считаю нужным. Моя позиция тут совершенно не изменилась. Другое дело, что то, что происходит в отношении Софьи Михайловны, я считаю несправедливым и нелепым, все произошедшее с ней (а значит, и со мной, и со всем театром) не укладывается в голове и находится где-то за пределами логики и здравого смысла. Существуют как бы две параллельные реальности: в одной – наша работа, в которую мы вкладываем все силы, а в другой – внешние обстоятельства, которые в эту работу вмешиваются, мешая ей и разрушая ее. Алексей Бородин худрук Российского академического молодежного театра (РАМТ)
Родился в 1941 г. в Циндао (Китай). Окончил ГИТИС по специальности «режиссер драматического театра» (курс Юрия Завадского) 1973 стал главным режиссером Кировского ТЮЗа 1980 возглавил Российский академический молодежный театр 1985 награжден Государственной премией России за постановку спектакля «Отверженные» 2002 первым в стране поставил в театре Бориса Акунина, спектакли по пьесам которого в РАМТе идут до сих пор 2007 поставил трилогию Тома Стоппарда «Берег утопии», где за 8 часов сценического действия 70 персонажей проживают 35 лет 2014 поставил пьесу «Нюрнберг», посвященную Нюрнбергскому процессу
– Допустим, театр – это энергия, это обмен и он много значит для тех, кто внутри. Но может ли театр что-то сделать для тех, кто снаружи, для зрителей? Какой для них смысл в театре?
– Смысла вообще не существует, и искать его бесполезно. Все выветривается, все забывается, так что речь может идти только о том моменте, когда идет спектакль. Как только зритель выходит из зала, магия заканчивается. При этом театр должен что-то формировать, но не с тем посылом, что что-то обязательно сформируется. Театр ничего с нами сделать не может, это мы сами должны что-то с собой делать. Мы же как-то живем с мыслью, что когда-то нас не станет. И театр, как мне кажется, – абсолютная квинтэссенция жизни, самый бескорыстный вид искусства. Каждый раз человек выходит на сцену и отдает всё, что у него есть. Так же, как и в жизни: каждую ночь мы ложимся и умираем, а утром просыпаемся и снова оживаем, хотя прекрасно знаем, что когда-то все это прекратится. Мы живем с ощущением собственной конечности, но все равно продолжаем жить.
Почему люди платят деньги за билеты и приходят в театр? Именно за этим процессом бескорыстного обмена, ощущением, что то, что сейчас происходит, прекрасно, но скоро улетит. Или для чего мы читаем книги? Это минимально необходимое питание, без которого нам не выжить. Человек ведь легко может удовлетвориться вкусным обедом, но за обедом развития не получишь и никуда не двинешься. Я вообще считаю, что самое лучшее на свете занятие – чтение, когда ты сам себе режиссер, актер и художник, когда включается воображение, а в театре ты в лучшем случае наблюдатель. Конечно, контакт, который возникает в театре, дуга внимания между сценой и залом – это самое интересное, что происходит, но возникает он только тогда, когда есть контакт между людьми на сцене. В реальности у нас так мало возможностей для общения, что в театре грех ими не воспользоваться, и тогда появляется чувство единства, и ты уже вступаешь в контакт со своим соседом, а между сценой и залом начинает циркулировать воздух. Но создать такой живой театр, который умирает каждый вечер и потом снова воскресает, сложно. Энергии в нем много, а встречается он редко.
– Ну вот на спектакле «Нюрнберг» у меня лично, например, возникает это ощущение. А вы в какой театр ходите за острыми ощущениями?
– Ходить в другие театры у меня, к сожалению, совсем нет времени. Так что я чаще смотрю свои спектакли. Необходимо следить за тем, чтобы ничего не застаивалось. Однажды я ставил спектакль в Исландии и сказал замечательному артисту прямо на премьере, что внутреннее приспособление другое и его надо поменять. Тогда он меня переспросил, можно ли сделать это при зрителе. На что я ответил: «Разумеется!» Я считаю, что, когда зритель присутствует при сотворении, при рождении, это самое ценное. Да и актерам это полезно, потому что самое трудное – заставить себя включиться, быть хозяином самому себе. На самом деле их главная задача за четыре года в институте как раз научиться быть себе хозяином, найти свой голос, свою пластику, свое тело. Это к вопросу об энергии и о трезвой оценке своих возможностей.
– А вот, кстати, вопрос про время. Ваше обращение к Стоппарду и последние постановки (спектакли «Нюрнберг» и «Демократия» основаны на реальных событиях из не столь давней истории ХХ в.) – это прямое обращение к историческому материалу, а современной драматургией в РАМТе занимаются другие. Почему так?
– Мне кажется, мы всегда говорим про современность, что бы ни ставили, но масштаб в современной драматургии все-таки другой, потому что большое видится на расстоянии. И еще проблема в том, что мы мало читаем. Недавно я прочел, например, «Совсем другое время» Евгения Водолазкина, потом остальные его романы, рассказы. И в них я увидел наконец какие-то собственные мысли о времени и себе. И я бы очень хотел его поставить, уже даже просил Евгения Германовича, чтобы он написал для нас новую пьесу, потому что его уже написанные пьесы не совсем наши, все-таки у РАМТа есть свой определенный формат. Или вот «Авиатор» – вообще очень театральная вещь, у меня и дома лежит книга, и здесь в кабинете. Но пока я занят новым Стоппардом. Сегодня в Москву приезжает переводчик Аркадий Островский, с которым мы сразу засядем за черновой вариант перевода, который он мне уже прислал. Я обычно много работаю с текстом и тут тоже все делаю сам.
Для меня выбор материала – это краеугольный камень. Иногда бывает, что выбираешь почти случайно, а иногда сразу знаешь, что будешь ставить. Например, я прочитал «Ладу, или Радость» Тимура Кибирова задолго до того, как Марина Брусникина предложила ее поставить, но сам так и не взялся. Вообще, у меня целый список произведений и идей, которые пока не осуществились. Но про себя я давно решил браться только за новые тексты, а не пытаться поставить «Гамлета» в 125-й раз. Сколько можно делать одно и то же! Лучше поставить «Беренику». Или «Каспара Хаузера» («Каспар Хаузер, или Леность сердца» – роман Якоба Вассермана о загадочном найденыше. – «Ведомости»), о чем я давным-давно мечтаю.
А для того, чтобы зритель лучше понимал, что стоит за этим выбором, и считывал контекст, мы придумали специальную образовательную программу. Вот вчера Алексей Варламов читал у нас лекцию о том, как взаимоотношения со Сталиным повлияли на судьбу Булгакова, это, как вы понимаете, было приурочено к премьере «Последних дней» (спектакль Бородина об исторических перипетиях и переплетениях, где героями становятся Пушкин и Булгаков. – «Ведомости»). Теперь образовательную программу составляет и придумывает Ольга Бигильдинская, а начинали ее мы много лет назад с «Берега утопии» вместе с моей сестрой Наталией. На лекции у нас собираются замечательные люди, приходят и студенты, и взрослые, в общем, потрясающе интересная компания. Это важная затея, потому что таким образом расширяется аудитория и в театре появляются новые зрители. Ядро, конечно, остается свое, постоянное, но зал все время обогащается.
– Почему вам так интересна тема Германии? Откуда у российского режиссера может возникнуть идея поставить спектакль про Нюрнбергский процесс или Вилли Брандта?
– Это вышло совершенно случайно, по стечению обстоятельств. Когда я делал «Берег утопии», переводчица Зоя Андерсон прислала мне текст «Демократии». И Майкл Фрейн произвел на меня тогда сильнейшее впечатление. Потом в течение шести лет каждое лето я перечитывал пьесу и думал, что хочу ее поставить, но что-то мне всегда мешало. Тут ведь важно попасть в твой личный момент, а не в актуальную тему. Так у меня было в свое время и с пьесой Юрия Щекочихина «Ловушка № 46». Что изменит вывод театров из-под действия закона о госзакупках 4
В общем, всегда спрашивай себя, что ты больше всего хочешь сейчас поставить. Весь вопрос, обжигает тебя история или нет, и если да, то на самом деле уже нет никаких вариантов. Например, «Последние дни» мне всегда хотелось поставить. Или новая пьеса, которую написал для нас Борис Акунин, правда, в ней всего 33 страницы, а что это за объем для театра? Ясно было, что ее надо с чем-то компоновать. Вот я и стал думать, что объединяет Пушкина и Петра I. Правильно, «Медный всадник», вокруг которого мы и стали крутиться. Или еще вот такой спектакль, «Чехов-gala», где в итоге участвует куча народу. С ним дело было так: везде репетировала молодежь, а мне не хватало места, вот я и решил делать что-то камерное, тем более что чеховские водевили люблю еще с института. И уже потом раздвинул себе пространство, потому что спектакль разросся до большой сцены. Созвездие великих
Алексей Бородин поставил «Последние дни» в смутное время, когда идеи национального величия, бесконечных жертв ради мифического светлого завтра и тотальной нетерпимости к любому инакомыслию не только насаждаются сверху, но и активно поддерживаются снизу. Взяв за основу «Последние дни» Михаила Булгакова и «Убить змееныша» Бориса Акунина, он обрамил их пушкинским «Медным всадником», четко обозначив основную тему спектакля – взаимоотношения личности и государственной машины. Три героя – простой петербургский обыватель Евгений, гениальный русский поэт Пушкин и государственный деятель Василий Голицын – так или иначе ощутят на себе мертвую хватку власть предержащих или стремящихся эту власть получить. Голицын, мечтающий о просвещенной России, где права личности будут ставиться во главу угла, окажется недостаточно подлым, чтобы сражаться за власть с Петром, который станет просвещать Россию плеткой, за что и получит титул Великого. Пушкин будет бесконечно раздражать царя и иже с ним несоблюдением установленных правил и не вписывающейся ни в какие рамки исключительностью. Евгений просто подвернется под руку – его жизнь в масштабах страны не стоит и ломаного гроша. Попытка сохранить живую душу, не идти на соглашательство и откровенное злодейство выглядит в такой ситуации романтическим чистоплюйством и отдает утопизмом. И все же нравственный выбор еще никто не отменял, и, как говорил еще один классик, «честь нельзя отнять, ее можно потерять». Прочитать полный текст
– На днях в РАМТе появилась должность главного режиссера, которым со следующего сезона станет Егор Перегудов, ученик Сергея Женовача. Почему решили, что театру нужен еще и главный режиссер?
– С моей точки зрения, весь современный театр меняется, он больше не может быть театром одного человека, он перестал быть тоталитарным. А еще мое решение связано с тем, что, как мне кажется, человек должен смотреть вперед. Слава богу, сегодня в РАМТе все в порядке: у нас работает много молодых режиссеров, сам я тоже в неплохой форме, и труппа у нас хорошая, в общем, жизнь идет. Но вместе с тем я постоянно думаю о том, что будет дальше, о том, что оставлю после себя. Это не унылые мысли, а, наоборот, позитивные. Но тем не менее.
Егора я знаю давно, он делал у нас два спектакля, в том числе свой первый спектакль и потом первую свою работу на большой сцене, и мы уже договорились о третьем – «Убить пересмешника» Харпер Ли. Мне кажется, он человек зрелый, ему сейчас 35, это самый подходящий возраст, мне самому было 38 лет, когда я возглавил этот театр. Я хочу передать ему свой опыт, поделиться тем, что я накопил за те годы, что здесь работаю. По-моему, он человек, на которого можно положиться, тот, на кого со временем можно оставить театр. В каком-то смысле я вижу в Егоре наследника, продолжателя моего дела. К счастью, как художественный руководитель, у которого прямой договор с министерством, я могу менять штатное расписание и вот решил ввести такую должность и постепенно все функции главного режиссера ему передавать. Но это не значит, что я ухожу, я по-прежнему буду «художественно руководить» и ставить спектакли. Мы договорились, что разделения пока не будет, мы просто будем работать в команде. Не хочется, чтобы все закончилось с уходом руководителя театра, как это уже было во многих других коллективах, хочется передачи эстафеты.
– Вам важно, что это был не навязанный сверху выбор?
– Никто из нас от этого все равно не застрахован. Но я чувствую себя обязанным сделать для театра максимум. И я вижу, с каким пониманием все восприняли эту новость. Я говорил с нашей труппой, тут нет ничего насаженного, все это родилось изнутри. Сначала вообще у меня появилась идея, что нужен такой человек, и только потом кандидатура. Через РАМТ за последние 10 лет прошло 10–12 прекрасных ребят, но именно у Егора, человека основательного и взвешенного, есть такие качества, чтобы вести театр. А для меня это вопрос тыла. Когда была Соня, я был спокоен и не дергался (хотя я все равно жду ее возвращения и на последнем сборе труппы опять об этом говорил), но, конечно, ее отсутствие способствовало тому, чтобы больше с этим не откладывать. Для меня театр – прежде всего компания. И я верю, что это будет командная работа. Дай бог, втроем, когда Софья Михайловна вернется в свой кабинет. СКР задержал директора РАМТ Софью Апфельбаум
– Алексей Владимирович, напоследок дайте, пожалуйста, какое-то напутствие читателям. Как действовать в ситуации несвободы и отсутствия выбора? Как сделать так, чтоб не опустились руки?
– Жить надо, и точка. Но при этом не забывать как-то реагировать на то, что вокруг.
http://www.goldenmask.ru/proj_100236.html Программа «Золотая Маска» в Санкт-Петербурге» пройдет в октябре-ноябре 2018 года. В ее афишу включены премьеры московских театров, ставшие знаковыми событиями прошедшего театрального сезона.
«Золотая Маска» связана с Санкт-Петербургом прочными творческим узами. Петербургские театры ежегодно принимают участие в Фестивале, становятся лауреатами Премии «Золотая Маска» и всегда находят у зрителей живой, эмоциональный отклик.
В 2000 и 2001 году в Санкт-Петербурге были впервые организованы региональные проекты «Лучшие российские спектакли». В 2003 году в честь 300-летия Санкт-Петербурга здесь была проведена полная конкурсная программа «Золотой Маски». В 2014, 2015 и 2016 гг. «Золотая Маска» показала спектакли в рамках Санкт-Петербургского международного культурного форума. В 2009 и 2018 гг. в Петербурге также были представлены спектакли-лауреаты и номинанты Премии.
О начале продаж на спектакли проекта «Золотая Маска» в Санкт-Петербурге» будет объявлено на нашем сайте.
Афиша
22 октября 2018 ПРОЗА Электротеатр Станиславский, Москва
20:00
Александринский театр, Новая сцена
16+ 23 октября 2018 ПРОЗА Электротеатр Станиславский, Москва
20:00
Александринский театр, Новая сцена
1 ноября 2018 ПОСЛЕДНИЕ ДНИ Российский академический Молодежный театр, Москва
ФБ -Российский академический Молодежный театр - РАМТ 9 ч. ·
Друзья! Актриса нашего театра Рамиля Искандер просит вас о посильной помощи. Открытое обращение Рамили: "Дорогие друзья! Я прошу отнестись к моим словам с пониманием и с открытой душой. В этом году исполнилось 20 лет с момента, когда сбылась моя мечта - я вышла на сцену. Не ради славы и не ради денег. А ради того, чтобы сделать этот мир чуточку лучше. Это не громкие слова. В каждой роли хотелось поделиться теплом души с вами, моими дорогими зрителями. Чтобы каждый из вас, уходя после спектакля, уносил кусочек тепла в своем сердце. Не всегда все получалось, но искренний мой порыв нести в мир добро и искренность был и остаётся по сей день, и, надеюсь, будет до конца моих дней. И именно поэтому в час, когда мне особенно нелегко, я обращаюсь к вам. Ибо уверена - вы меня поймёте и услышите.
Я обращаюсь к вам, моим самым близким людям, с просьбой о помощи. Два года назад в мой дом пришла беда - у моей мамы обнаружили страшное онкологическое заболевание на последней стадии, и государственная больница отказалась ее лечить, мол, поздно... Я опускаю все страшные и порой отвратительные подробности моей двухлетней борьбы за ее жизнь после того, как я приняла непоколебимое решение бороться и победить. И я искренне убеждена, что мы победим, потому что мама - самый светлый человек из всех, кого я знаю, всю жизнь отдавший людям.
Лечение проходило трудно, очень трудно, всего не передать словами, но вот сейчас мы близки к победе, совместно с врачами Европейской клиники в Москве удалось найти лекарство, которое способно уничтожить раковые клетки именно этой разновидности. Но лекарство очень дорогое, одно вливание, а их было уже много, и предстоит ещё не менее десяти, стоит сотни тысяч рублей. Я продала свою квартиру и живу в съемной, взяла кредиты и заняла деньги у друзей. Этих денег хватило на два года лечения, нужно его закончить, потому что Надежда на выздоровление крепнет, и небезосновательно, с каждым днём.
Мне очень нужна ваша помощь сейчас. Поверьте, это обращение - результат мучительных раздумий в поисках выхода. И я буду искренне благодарна тем, кто откликнется и сможет помочь. Друзья, берегите своих близких, ведь нет ничего более хрупкого и более ценного на этом свете, чем человеческая жизнь. И СПАСИБО ВАМ ОГРОМНОЕ!
Буду вам очень признательна за любую помощь. Данные моей карты: 4276 8380 0712 0803 (Сбербанк), карта Райффайзен Банка: 5363 9200 2865 9463
Два года назад, придумывая программу для летнего интенсива Школы театрального лидера, я была точно уверена, что на разговор обязательно нужно пригласить Алексея Владимировича Бородина — с его огромным опытом работы и в провинции, и в центре столицы, с его постоянным и искренним вниманием к молодым. Тогда Бородин рассказал слушателям ШТЛ о своем опыте работы в Кирове, где он начинал свой путь как руководитель театра, о том, что молодым режиссерам непросто оставаться собой и профессионально реализовываться всегда, в любые времена, о том, что зритель — неотъемлемая часть театра, без которой все, чем мы занимаемся, бессмысленно.
В подходящем к концу театральном сезоне Алексею Владимировичу выпало трудное испытание: в конце октября 2017 года директора РАМТа Софью Апфельбаум поместили под домашний арест по делу «Седьмой студии». Сезон-2017/2018 один из ведущих театров России провел без директора — не сбавляя, однако, темпов гастролей, выпуска премьер и повседневной работы. Дело «Седьмой студии» вызывает оторопь и консолидирует театральное сообщество, одновременно провоцируя дискуссию, продолжающуюся уже больше года: нужно ли нести ответственность за «игры с государством» и становишься ли ты заложником системы, принимая бюджетное финансирование? Что вернее — выйти из государственной системы культуры и жить независимо или, осознавая ответственность перед коллективом, идти на компромиссы? Публичные дискуссии он- и офлайн за этот год рассорили многих друзей, вызвали массу разочарований в некогда установившихся кумирах и показали, что любое высказывание может быть использовано против вас каждой из конфликтующих сторон. Мне показалось важным поговорить об этом с Алексеем Владимировичем Бородиным, только что представившим труппе РАМТа нового главного режиссера театра Егора Перегудова.
Евгения Шерменева
— Мы разговариваем с вами после очередного суда по делу «Седьмой студии», и трудно не начать беседу с вопроса, который многих волнует в последнее время: как сохранять независимость и уверенность в ситуации, когда ты работаешь в государственном театре и с разных сторон доносятся упреки либо в сотрудничестве с властью, либо в пренебрежении государственной ответственностью. В недавнем интервью «Ведомостям» вы говорили так: да, министерство назначило меня руководить театром, но дальше — моя зона ответственности… На что опирается ваша внутренняя сила, в чем она для вас заключается?
— Конечно, это профессия, которой, надеюсь, я владею, это позиция по отношению к жизни окружающей — она тоже вполне определенная, и я всегда ее высказываю. Но в любых обстоятельствах важно понимать: не с нас все началось и не нами кончится. Поэтому и возникает желание передать что-то следующим поколениям, идущим за мной. Ведь театр и искусство вообще имеют смысл только в том случае, когда ты осознаешь эту ответственность — и в первую очередь перед самим собой, перед своим предназначением.
— Как сохранить ощущение уверенности в себе в ситуации, когда кажется, что все вокруг разваливается?
— То, что ты считаешь правильным, считать правильным. То, что ты считаешь неверным, считать неверным. То, что ты любишь, ты должен продолжать любить. То, что ты… (пауза) ненавидишь, ты должен ненавидеть. Вот и все.
— Отсутствие зацикленности на себе, сосредоточенность на том, что происходит вокруг, важны для вас?
— Конечно. Например, в помещении, где мы сейчас находимся (разговор проходит в дирекции РАМТа. — Е.Ш.), говорят, жил Михаил Чехов, и это имеет для меня очень большое значение. Он здесь работал, он здесь был — и какие разные люди здесь были потом, после него… Впрочем, тут кроется определенная опасность: мне кажется, что надо жить нервом сегодняшнего дня, — если только помнить о прошлом, можно там и остаться (смеется).
— Забывая о прошлом, ты не можешь определить для себя формат сегодняшнего дня?
— А как с нынешней новой аудиторией говорить о том, «что такое хорошо»? Как вы находите с ней общий язык?
— Главное, что этот вопрос я сам себе задаю постоянно. Жизнь так устроена, что ты все время находишься в плену этих размышлений, — и так происходит с каждым человеком вне зависимости от возраста. У меня нет впечатления, что наши зрители живут какой-то иной жизнью; то же самое и с моими молодыми коллегами — я имею в виду, конечно, тех молодых людей, которые хотят что-то делать в жизни и в театре. Я не думаю, что новая аудитория умнее или глупее меня, совсем нет — она просто новая и потому замечательная. У нее еще нет шишек. «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» — вот так сказать «здравствуй» чему-то незнакомому мог только Пушкин: в надежде на то, что получишь ответ, что не пошлют к черту, а разрешат вступить в контакт.
Мне с молодыми страшно интересно — а у нас в театре всегда работали молодые режиссеры, и всегда происходило взаимное обогащение. Когда-то получилось так, что мы оказались рядом с Карбаускисом, — и мы с ним по два, по три часа просто разговаривали. Может быть, наши разговоры и ему в чем-то пригодились, это уже надо его спрашивать, но мне было страшно полезно и очень интересно — потому что было очень содержательно. Вот это содержание надо все время в себе… нет, не нарабатывать: его надо в себе постоянно будить. Будить интерес, чтобы ничто не могло остановить этот процесс. Ведь можно у человека все отобрать, все, отобрать свободу, такую буквальную, — но нельзя отобрать знания: это всегда с тобой, где бы ты ни находился. Все, что ты знаешь, становится частью тебя. Почему мне всегда важно, чтобы молодые ребята все время находились в поиске нового знания, — они, конечно, должны иногда зацикливаться на себе, иначе какие они художники, но важно быть открытым всему, важно очень много знать. Мы сильны тогда, когда мы знаем, причем глубоко. Тогда мы имеем право голоса. Спасибо Стоппарду — благодаря ему я Герцена знаю как очень-очень близкого друга.
— Вы видите нашу задачу в том, чтобы быть максимально открытыми новым знаниям?
— Нельзя быть замкнутым исключительно на эго — конечно, очень важно разобраться с самим собой, и амбиции, разумеется, необходимы. Но когда они строятся на пустом месте, толку не будет никакого, какими бы амбиции ни были и чего бы мы от них ни ожидали.
— А как же наше почитание традиций ради традиций?
— Да это полнейшая ерунда! Тогда нужно идти в музейные хранители — хотя современные музеи всем дадут фору по новому взгляду: вы прекрасно знаете, как сейчас двигается музейное дело, иногда очень серьезно опережая время. Попадая в современный музей, всегда удивляешься, насколько по-другому он работает, по другим принципам, иногда совсем для нас непривычным.
Дискуссия — это самое интересное, что есть в жизни.
— Вы наверняка замечали, что самые интересные выставки устроены по принципу театрального спектакля — с сюжетом, внутренним движением к финалу, со своими точками конфликта, кульминацией, так что на выходе, в конце экспозиции, порой хочется аплодировать.
— Как-то я ехал в лифте в новом музее Магритта в Брюсселе — а там, если помните, сквозь этажи подъема разворачивается картина обнаженной женщины, от щиколоток и все выше, выше… Это еще до входа на экспозицию сильнейшее впечатление — удар эффекта, смысла… А потом ты уже оказываешься в пространстве экспозиции, считываешь заложенный там «сюжет» — мне, кстати, кажется, что такой же «сюжет» есть и в Третьяковской галерее: если быть внимательным, его можно разглядеть — слава богу, он не «модернизируется» в пошлом смысле слова. То же самое и в Эрмитаже — может быть, смешно об этом говорить, но когда я попал в небольшой зал Рембрандта, то провел там пять часов: сам потом не мог поверить, но это — было. Просто я тогда попал в поле художника.
Вот мы говорим: как жить, чтобы сохранить себя? Все очень просто: идти в музей, стоять там пять часов — ты выходишь наружу совершенно другим, обновленным человеком. Ты находишься в пространстве, созданном великим художником, и пропускаешь через себя его мысли и идеи. В жизни важно искать такие моменты, которые может дать музей — или, например, природа. Вчера я впервые за последнее время смог выехать за город, пробыл там пять часов. Так внезапно вчера понял, зачем я живу, когда слушал пение птиц. Это может показаться слишком романтическим, но это чистая правда.
— Отлично вас понимаю — я сама осознанно выбрала для себя именно такой образ жизни, чтобы быть ближе к природе. Правда, в последнее время я чувствую, что пора что-то менять, не отказываясь от приоритетов.
— Как справляться с разочарованием в людях — ведь у вас наверняка такое случалось в жизни? Это всегда так травмирует… Оставляете ли вы людям шанс? И как при этом не переставать доверять другим?
— Здесь, по моему опыту, всегда приходится через что-то перешагивать. Это касается и работы в театре — когда ты разочаровываешься в ожиданиях, которые возлагаешь на своих партнеров по работе. Я всегда говорю, что самое непродуктивное в театре — это обижаться, потому что обижаться придется все время и в какой-то момент ты превратишься в одну сплошную обиду: все-таки практически нет людей, которые тебя однажды не подводили. Сложно всегда пережить предательство, особенно осознанное. Но если случаются какие-то ненадежные вещи, я всегда стараюсь перешагивать: в каждом человеке есть что-то еще, и я понимаю его ценность, я стараюсь не запоминать его отрицательные стороны. Я, конечно, помню все, но не акцентируюсь на этом, убираю воспоминания подальше — они со временем уходят, а мое отношение к человеку не меняется. Если такие трудные вещи в себе таить, хранить, то мы начинаем себя разрушать. Мы начинаем засыпать с этими обидами и людьми, просыпаться с мыслями о них же — но люди ценнее, чем временные сложности, и хорошо бы это понять. Но понять это массово очень сложно.
Мне кажется, что у нашего театрального сообщества, не говоря уже о нашем обществе, есть один большой порок — абсолютное отсутствие понятия дискуссии. А я-то убежден, что дискуссия — это вообще самое интересное, что есть в жизни. Особенно если мы находимся на разных берегах мнений по тому или иному поводу и готовы услышать друг друга — мы можем не соглашаться, но готовы слушать и слышать. Но сейчас этого спора не возникает. Возникает только одно «нет, все!» — и стена. Какой смысл в подобном обсуждении? Какой смысл в социальных сетях, если там преобладают такие реакции? И зачем тогда там писать и к кому это обращено, если неинтересно ответное мнение? Получается личное высказывание в пустоту. Поэтому такого рода выбросы не созидательны. А смысл имеет лишь то, что созидательно.
— Сегодня зрительское (и не только) внимание все чаще привлекается провокацией, обманом. Как вам кажется, такой механизм действительно работает или это что-то временное, сиюминутное?
— Кажется, это что-то быстропроходящее. Часто подобные вещи перерастают в длительный процесс прессинга, такой проверки — а кто выдержит, а кто дольше простоит, кто удержится. Конечно, это может быть интересной формой взаимоотношений между людьми на сцене — конфликт, построенный на соревновании. Но когда подобная модель переходит в жизнь, когда нужно обязательно доказать свое, уничтожить противоположное, утопить, раздавить, унизить — это самое страшное. Больше всего на свете я не принимаю, когда людей в той или иной форме унижают — и в плане устройства государства, и в бытовой жизни. Ведь это не имеет никакого смысла — унижая другого человека, унижаешь себя, и жизнь становится такой… тусклой, плоской и бесцветной…
— И неинтересной? Если вспомнить о том интересе к жизни, о котором вы говорили вначале…
— Да, именно. А главное — жизнь становится совершенно бессмысленной.
— Решусь задать вопрос, касающийся меня лично: есть ли точка, в которой ты понимаешь, что не можешь больше заниматься своей профессией, находясь в «предлагаемых обстоятельствах», навязываемых государством и обществом, вынуждающих тебя изменить себе? Или нужно все-таки продолжать скрепя сердце трудиться там, где ты приносишь наибольшую пользу, стараясь делать как можно больше полезных дел?
— А я очень люблю это состояние, когда что-то получилось и ты себе рад — «Ай да Пушкин!»
— Да, но тут все-таки ирония по отношению к себе: ты понимаешь, что все сделанное — здорово, но ты не Леонардо да Винчи, и что впереди еще много интересного. Спасительное чувство юмора, ирония — эти качества, к сожалению, очень мало развиты сегодня, почти утрачены.
— Сегодня они подменены цинизмом?
— Конечно. Цинизм ведь очень близок к самодовольству.
— Каким вам видится новое поколение художников, выходящих сегодня на сцену?
— Я смотрю на ребят, приходящих к нам, — им около тридцати всем, они такие ошалелые от своей энергии, прекрасные: Олег Долин, который все перевернет, всех увлечет и за которым все пойдут, Саша Хухлин, который, кажется, сидит-сидит, а потом бац — и увлекает за собой людей. Оба одержимы своими идеями, оба — сгустки энергии. Но их одержимость построена на том, что они — профессионалы. Они профессионально оснащены — а это самое главное. Я всегда своим ребятам говорю: вы должны быть защищены профессией — будь вы театральный критик, или артист, или режиссер, школа — самая надежная защита.
— Мы вернулись к тому, с чего начали, — к разговору о знаниях и интересе к ним…
— Да, знания — я вот до сих пор так и учусь. Это для меня в принципе мерило всего — когда мысленно задаешь себе вопрос: я учусь в этот момент чему-то или нет? И когда я смотрю спектакль, я оцениваю его именно так.
— Под занавес — последний вопрос про зависимость. Как перенастроить себя, как научиться понимать, что театр зависит не от чиновника, не от начальника, который может быть неприятен, а от людей — тех, что приходят работать в театр, и тех, что приходят в зрительный зал? Программу взаимодействия со зрителями вы придумали еще в Кирове…
— Мне тогда казалось, что я могу поделиться с людьми чем-то интересным. А делиться надо в первую очередь с теми, кто тебя услышит или готов будет услышать, а иначе как? Отсюда — все осуществляемые нами программы: от желания, чтобы зритель стал твоим партнером. Театр существует только ради контакта — это мое глубокое убеждение. Конечно, мы все в первую очередь делаем для себя, но все имеет смысл только в том случае, если есть эта связь, понимание того, что люди приходят в зрительный зал, чтобы увидеть живое дело, — тогда возникает живой контакт зрителя и сцены. Одно дело — когда это получается наблюдательно, другое — когда на тебя со сцены смотрят сверху вниз: когда я вижу, что театр глупее меня, я перестаю смотреть, когда слишком умнее — тоже приходится непросто (смеется). Поэтому есть смысл интересоваться, как откликаются зрители, — люди вообще хотят контакта. Поэтому вся наша дополнительная работа страшно интересная. По реакциям людей видно, что они этому взаимодействию очень рады.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 290
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Страница Е.Редько
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
