Пост N: 2008
Зарегистрирован: 17.05.05
Откуда: Россия
Отправлено: 23.05.09 16:48. Заголовок: Спектакль "Приглашение на казнь"
Цинцинат Ц. РЕДЬКО Евгений Родриг ГРИШИН Александр Родион, Адвокат ИСАЕВ Илья Пьер КРАСИЛОВ Петр Библиотекарь БЛОХИН Алексей ЗИМА Олег Марфинька СОКОЛОВСКАЯ Янина Цецилия Ц., Директриса МАТЮХОВА Татьяна Эммочка РЫЩЕНКОВА Мария СЕМЕНОВА Дарья Тесть Цинцината, Судья ЛУЧЕНКО Юрий Диамедон ЧЕХОВСКОЙ Прохор Полина МОРОЗОВА Диана Шурин-остряк ДОРОНИН Александр Шурин-певец БАЛАНДИН Денис РАГУЛИН Александр Ухажер Марфиньки, Никита Лукич СИПИН Андрей Заместитель управляющего города, Дед ВАСИЛЕНКО Владимир КОМИССАРОВ Александр Попечительница, Бабка НАДЕЖДИНА Татьяна ПРЕСНИКОВА Евгения Управляющий садами СОРОКИН Андрей
Отправлено: 06.12.09 17:39. Заголовок: Jane пишет: А откуд..
Jane пишет:
цитата:
А откуда сделано фото?
если судить по ракурсу- то с 2 яруса технического! вот куда Птица долетела! эшафот придуманный художником-постановщиком в виде креста и заметен оттуда! Птица, а еще?
Jane
Пост N: 214
Зарегистрирован: 01.02.08
Откуда: Россия, Обнинск
Пост N: 2743
Зарегистрирован: 24.09.06
Откуда: Россия, Челябинск
Отправлено: 06.12.09 21:41. Заголовок: ptichka пишет: С я..
ptichka пишет:
цитата:
С яруса, где царят осветители!!
Высоко летаете!
Идеалистка
Пост N: 117
Зарегистрирован: 06.10.09
Отправлено: 07.12.09 20:49. Заголовок: возвращаясь к своему..
возвращаясь к своему посту выше о фотографиях.. http://www.serialnastya.com/ здесь (см.новость за 27.11.) выложены фотографии Екатерины Меньшовой "Приглашение на казнь" от 29.09.09г. есть фото, которых нет ни у кого..
Постигла неприятная участь Висты не сразу сохранять в нужном формате, в результате пришлось долго возиться с ноутом. Катастрофически не успеваю ничего.
Пока не замутнено/прояснено чужими мыслями и мнениями. Буду читать и Шаховскую, и прочих, тогда мнение будет более цельное и ценное, но менее своё.
Да будет исполнена воля публики! Владимир Набоков вряд ли может быть отнесен к русской классической литературе. Во-первых, он не всегда писал по-русски. Во-вторых, писал он вовсе не классически. Исследовать его текст можно долго-долго, снимая оболочку за оболочкой, пытаясь постигнуть непостижимое. Но всё же Набоков именно русский классик. Он весьма читаем у нас, он вечно в моде, его любят (хорошо, что отнюдь не все) на Родине, и, что важно, он актуален и по сей день – не это ли верная примета классики? Такое небольшое введение потребовалось, чтобы указать на одну из причин живого интереса, вызванного постановкой. Вторая скрывается в жанре. Он неудобен – то ли тебе смешно, то ли грустно и как – по очереди или одновременно? Отличие фарса от комедии огромно, а сочетание с трагедией усугубляет проблемы и задачи уровнем пониже. Таким образом, трагифарс – жанр сложнейший, держать оба корня наравне очень трудоёмко. А тут ещё и Набоков со своей текстологической спецификой и отсутствием даже намёка на комедийность (то есть без шанса на поползновение). Поэтому многие постановки по его книгам оканчивались неудачей. И Павел Сафонов решил попробовать. Сам. Важна и сценография и переработка в пьесу. Касательно первой: пространство в романе плоское. Декорации – шиферные. Время – намалеванное. Таракан – передвижной, как и луна на палочке, как и бабочка на верёвочке. Круг из горящих красных лампочек как оборона из восклицательных знаков. Жёлтый как безысходность. Красно-жёлтый как сочетание, присущее цирку – полная обращаемость цветов. И серая громада декораций. Удивительно, простите за тавтологию, декоративны декорации. Насколько в этой антиутопии всё меняется на всё (а значит – не имеет значения?) – стена тюрьмы становится основанием помоста – плахи – пути наверх. Голова кружится от обилия смыслов. А тут ещё, глядя с выси, замечаешь в конце крест, у которого смыслов, как известно, немереное количество. *крест видно с балкона, если очень приглядеться* Картон. В тексте есть это слово, в спектакле оно обыграно – картонные деревья стилизованы под пилы, картонные люди – под деревья. Пустая внутри кровать Цинцинната такая же пустая, как и стул, поднимаемый мсье Пьером. Шифер, картон, пустоты. Переложение романа, выполненное Палатником, подчёркивает одни места, вычёркивает другие. Здесь все компоненты набоковского текста присутствуют, но в другом порядке, иначе расставлены куски смыслов, кое-где неизбежно смысл-то и теряется. В пьесе, таким образом, слоев меньше, чем в первоисточнике, и этот зазор, эту щель заполняет антураж – мелочи, неприметные сразу, костюмы, декорации, внешность.Нельзя внутренность променять на внешность, не растеряв при этом из вместимости вмещаемого. Но переложение отнюдь не ужасно, оно правильно и прицельно выполнено – перетряхнуть общество, выбить общество, распылить и сжать общество. «Общество» в тексте Набокова отсутствует. Есть индивидуумы, сколько угодно разные/одинаковые, на деле – одни и те же. Но даже вместе они не составляют общества. Этого термина с его значением не существует. Люди, системы – какие хочется, только не общество со своим базисом и надстройкой. «Приглашение на казнь» - антиутопия в том смысле, что для нас она именно «анти», то есть сугубо негативно мы относимся ко всему, что происходить вокруг (в идеале именно вокруг) Цинцинната. Для тех же, кто его окружает, жизнь их правильна, позитивна, имеет только положительные черты. Больше того – они и не представляют, что жизнь может быть другой, и выпуская журналы древних не относятся к прошлому как к золотому веку, чем оно, без сомнения являлось. А ведь это присуще только такой жизни, которая находится в кульминации, в петле – «анти» и без всяких анти. Вокруг, окружают… Как точно в спектакле пойманы эти слова! Не зря же с самого начала на полу распластывается жёлтый круг, кажущийся каким-то нелепым. Ненужным – если не задуматься. Всё происходящие – сжимание Цинцинната в круг, в точку! И внешне: его обступают цирковость, трюкачество, абсурдные для него ( в идеале и для зрителя) слащавость директора, плаксивость адвоката, доброходство мсье Пьера. И внутри (в нутре): «… я дохожу путём постепенного разоблачения до последней, неделимой, твёрдой сияющей точки, и точка эта говорит: «я есмь!»…» К этому ещё вернусь в своё время. К слову, у спектакля две или даже нет, три вершины – это одна из них. И как больно падать с холмика вместе с Цинцинатом. Но Марфинька по правилам, по своим механизмам, должна вернуться. Марфинька всё делает как надо, как принято. И пусть мсье Пьер назовёт её «шлюхой», это он со злости. В злости его иногда можно увидать что-то человечное, искреннее. Злость – всегда естественное чувство. С одной стороны он гневается из-за тог, что ему мешают функционировать и этот гнев, раздражение – машинальные. Он негодует из-за шахмат по той причине, хотя здесь уже ближе к его человеческому началу. Он не способен на обиду – это не рационально, не по правилам. Устроить разгром, разгон за самовольство, в сущности, за проявление тех самых человеческих стремлений, пусть неблагородных, но выходящих за рамки дозволенного, это его долг, его обязанность. Должна ли она, тогда, раздражать? Многократные нарушения выводят его из себя, сообщая нам тем самым обыкновеннейшую человеческую эмоцию – гнев. Не присущ он «бедненькому, маленькому» мсье Пьеру. Не должен быть присущ. Может он поэтому потом извиняется перед Цинциннатом, извиняется не для проформы и вряд ли думая как расстроит его, а что расстройство может в свою очередь привести к непокорности, нет, вряд ли столь длинная цепочка выстраивается у него в голове. Впрочем, он забывает кто перед ним. А может просто не понимает, что всё, произошедшее с активным участником казни для пассивного (допустим) естественно и не вызывает возмущения. Мсье Пьер (Пётр, забавно, Красилов) как и многие персонажи меняется от спектакля к спектаклю. На тот момент ,когда это пишется, к окончательности и бесповоротности он ещё не пришёл. Образ, созданный в начале был более цельный и контрастный – вот перед нами (публикой) добрый, дружелюбный, очаровательный улыбчивый узник, увлекающийся фотографией – пусть так просты его снимки, а вот уже другой – требовательный, грубоватый, почитаемый в обществе (синоним – на вечере, речь по-прежнему не о системе «общество»).Белое и чёрное, добро и зло, терпение и раздражительность, снисходительность и жесткость. Иными словами – перевёртыш. Чудовищное разоблачение. Не знаю, есть ли те, кому его в конце жалко. Если и есть, то это те, кто не разделяет актёра и героя, особая порода зрителя – влюбчивого, безразличного ко всему, что не касается его кумира. А вот среди зрителей спектакля таких не должно быть, уму не постижимо, чтобы были. Но это всё – мсье Пьер образца премьерного месяца. Прошло сорок дней, ещё несколько выходов и перед нами уже другое. Не столь яркое и резонирующее самим собой самого себя. Уже вдумчивое, углубляющееся существо. Более человечное и оттого более ничтожное. Раньше ничтожность его была ощутима была в финале, да и то – он был частью рушившегося, логично выброшенным пазлом уничтожаемой картинки. Теперь же это воспринимается как его личная трагедия – мсье Пьер стал индивидуальнее, отрешённее. Он застрял в скобке, он пока не вынесен за неё. Незначительным может показаться один момент, которому и правда не стоит уделять много времени, но лишь упомянуть – изменилась его стрижка. Исчезла вместе с волосами мсьепьеровская мягкость, уступила место ежовости, вооруженности, дыбчатости. Имя «Пётр» я не просто так сопроводила словечком «забавно». Режиссёр конечно не специально подобрал актёра, чтобы имя его совпадало с именем персонажа, да и что это даёт? А ведь даёт. Использование своего имени заставляет задуматься, подкорочно, подсознательно, над собой и кое-что в образе изменить. Это не адвокатство роли, это некое сближение с ней. Его ведь иначе как «мсье Пьер» не называют. Никогда, за исключением одного случая – в самом конце, в моменте перехода. Родриг Иванович зовёт его тогда, на переступе во вторую часть «Петром Петровичем». Во втором же акте, его имя не упоминается вообще, никак. Всё, он потерял индивидуальность, превратился в элемент системы, в функцию. Слился с обстановкой, попал в конструкцию, вставился в мозаику – можно до без конца. Главное – с потерей имени пропало и его индивидуально-человеческое, интерес к нему как к личности. <Продолжение следует>
Marin4ik
Ценитель творчества
Пост N: 2750
Зарегистрирован: 24.09.06
Откуда: Россия, Челябинск
Главное – с потерей имени пропало и его индивидуально-человеческое, интерес к нему как к личности. Не эту ли пропажу он старается закрыть упоминанием отца, утешиться в своей роли, великолепно сыгранной. И когда Цинциннат говорит ему - «Я есмь», он боится. По-настоящему боится – но чего? Того, что он-то не есмь, он-то заменим. И тут же всячески подчеркивает свою незаменимость, значимость, оправдываясь перед собственной душой. Нет, мсье Пьер нынче стал не тем карательным органом, что был в начале. Не роковым мужиком. Теперь он – человек стандартный, но отдельный ото всего, что творится вокруг Цинцинната. В нём самом тоже что-то творится, и поэтому арестанты стали ближе друг (к) другу. Их обоих что-то в себе не устраивает, только мсье Пьер уже выбрал для себя иной путь. Не случайно он говорит в самом начале, что Цинциннат похож на матушку, хотя он её никогда не видел, подчёркивая этим для себя, что они – разные, разные изначально и ему не стать таким никогда, перекладывая ответственность за выбор на судьбу и обстоятельства. Похож ли в самом деле Цинциннат на мать? И да, и нет. Чертами да буквами – безусловно. Но в нём эти черты приобрели какую-то ломкость, резкость, будто поведены были слишком острозаточенным карандашом. Цецилия Ц. – вся быстрая, суетливая, неусидчивая. Цинциннат Ц. такой же, только внутри. Он называет её пародией на мать, она с полным правом может сказать, что он пародия на сына, но не говорит, это вовсе не приходит ей в голову. И все же она отнюдь не так пуста, как он полагает. Она рассказывает ему его историю, она в него верит. Цинциннат – сам нетка и есть. Только он слишком уже поглощен мыслями о смерти, чтобы выслушать мать. А ведь в глазах её, на мгновение пробежит та, то, тот… И он попытается догнать, вдруг поняв, Что она в этот миг сделала для него, как помогла… Цецилия удивительно говорит, одни «потоки, потопы» стоят очень много в плане текстологическом. На сцене же она – моложавая, вся в чёрном и в общем такая, какая и должна быть – акушерочка, со стремительными движениями, с неустройством в этой камере, неуютностью во всех словах. Замечательная тонкая работа Татьяны Матюховой. Коли мы ещё здесь, то упомянём имена. Цецилия имеет имя римское, взятое по роду полководцев разных совершенно характеров, да одной святой, не особо, кроме своей святости, чем-то примечательной. Думается, в таком случае, что взято имя было исключительно из-за своего латинского происхождения и начальной буквы. Так же, как и имя Цинцинната*, каким бы честный и добрым диктатором-землепашцем он ни был – связи между римским консулом и героем Набокова не вижу. Может, пока. Нужно с этим разобраться. Вообще, «нужность» - феномен в произведении значимый. Череда Романов-Родригов-Родионов сменяется в разные стороны или, лучше сказать, поворачивается разными сторонами. Удивителен, феноменален по отыгранности, по продуманности один момент в спектакле, на который я в премьеру ещё обратила внимание… это сложно объяснить, но однажды Родриг не до конца успел переодеться в Родиона. То есть всегда, конечно, было видно, что это он, а не другой актёр. Здесь о другом – как-то он однажды не так переоделся, действительно вторя набоковскому тексту – столкнулся сам с собой, появился «чуть-чуть слишком рано». Это так блестяще сделано, что можно опустить и медленное вхождение в образ Романа Виссарионовича и даже некоторую его переигранность, излишнюю взволнованность. Хотя о каком излишестве здесь вообще может идти речь… но даже в цирке может перетрюкачничать, чего искренне не хотелось бы в связи с господином Исаевым, который отрабатывает спектакль думая всегда (как впрочем, и всегда) и только иногда отпуская себя. Держаться на грани, не срываясь в пучину уже «чуть-чуть слишком» - тяжелейший труд. Постоянные переодевания адвоката и директора в сторожа сделаны восхитительно точно. В романе подчёркивается их полная взаимозаменяемость, тут несколько иначе – Родриг Иванович и Роман Виссарионович непохожи до близнецовости, они разные и даже намеренно разные, но абсолютно слитые в Родионе. И всё же, несмотря на внешнюю разницу, они – одно. Один субъект, одно целое, показывающиеся разными сторонами/лицами тогда, когда это необходимо. То есть нужно. Вдобавок к похвале Александру Гришину и Илье Исаеву, невозможно не заметить, как они всё больше оказываются в спектакле вместе, как всё сужается расстояние между ними. Вероятно, скоро дойдут до «одного», вместо «заодно». При этом, подчёркиваю, оставаясь в чём-то неуловимо разными. Здесь напоследок надо ещё обговорить имена. Неслучайно Набоков называет всех троих на «ро». В процессе чтения сложно не запутаться, Таким образом ещё больше усиливается эффект единости этих персонажей. Можно говорить о том же в случае Марфиньки и матери Цинцинната, хотя здесь, безусловно, не так явно. И всё же – они не то чтобы прошлое друг друга, но две стороны одной монеты. Под белым плащом у жены его чёрное бельё, вся в чёрном и Цецилия, но бел её зонтик. Марфинька не сразу осознаёт, что не хочет никакой связи с Цинциннатом, мать же потом всё-таки к нему приходит. Подумав ли, что невозможно скрывать или потому, что тоже Ц. Она ведь тоже -. Не только его мифический отец, который вполне мог быть будущим узником этой крепости, а мог быть рядовым горожанином (о чём Цинциннат в припадке эгоизма, ах, выскользнуло это слово… не думает), а мог быть телеграфистом. Есть в Цецилии что-то человеческое, искреннее, выданное между конфетками и «упс». Кстати, когда смотрела в первый раз, карандаш она уронила по второму разу уверилась – случайно, попав им в Цинцинната. «Упс» прозвучало вдвойне весомей. «Цецилия»… похоже на «Сицилию». И в ней есть это южное, быстрое, загорелое, хотя она очень бледна и только треугольник бронзовеет меж грудей. Есть в ней и «цедить». Речь её то изливается, то цедится, изливается - неравномерно. Нарисованные брови, нарисованные щечки и общая моложавость придаёт ей сходство с Марфинькой, с её нарисованным лицом. «Всё обмануло, сойдясь». Всё сошлось. /Продолжение обещает быть/
* Дикий разгул фантазии, не имеющий ничего общего с разумом) Если уж ничего не удаётся выяснить с «Цинциннатом», то перевернём его. Нет, не будет ничего «такого прям ага!». Танницниц – всего-то. Танец ниц. То есть – падающий в танце. Падающий, но танцевавший! Бесконечны интерпретации, была бы фантазия. И, как говорил Турок – «нет предела человеческой глупости». Однако, эта версия мне самой всё равно нравится=)
Marin4ik
Ценитель творчества
Пост N: 2766
Зарегистрирован: 24.09.06
Откуда: Россия, Челябинск
О второстепенных, но невозможно исключаемых. Дети дополняют образ Марфиньки, без них она не она. Это очень яркая иллюстрация пародийности – есть такой библейский сюжет, про Марию и Марфу. Есть и стихотворение Киплинга, которое так и зовётся – «Дети Марфы»: «… А детям Марфы достался труд и сердце, которому чужд покой И за то, что упрёки Марфы грешны были пред Богом, пришедшим к ней…» Здесь кривое зеркало, мастерски использовано Набоковым. Также имя Марфиньки дано Гончаровым одной из героинь «Обрыва» - простодушной, жаждущей жизни, но недалёкой сестре Веры, в которую влюблён главный герой. В обоих случаях присутствует сестра, та, что лучше – умнее, но главное – внутренне мудрей. У жены Цинцинната сестры нет, есть два брата. Ах нет, есть! «Три бойких кузины, которых почему-то в последний момент не пропустили». Но ведь это не то, уже потому, что их три. Вот Цинциннат и стремится найти в Марфе Марию, вторую сторону, свет, нужный ему. Другой женщины у него нет, и он даже никогда не думает ни о какой другой. Он не просто любит её, он верит в то, что она хранит в душе Что-то. Настоящее. И всё пытается до этого достучаться, докричаться, разбудить. Может быть поэтому его изумляет калечность её детей, в которых не отразилась та светлая её сторона, которую он старается открыть. Стороны попросту нет. Поэтому и саму Марфиньку ничуть не удивляет неполноценность детей, она их не обижает. Не из жалости, из материнского приятия, не видя существенной разницы между ними и собой. В её мире для них есть школа – так чего опасаться, когда всё по правилам, всё предусмотрено законом? Опасаться следует тех, для кого не построены школы, зато возведены другие специализированные учреждения. Учреждение, в котором держат Цинцинната (а держат его все) огромно. В спектакле мы не можем охватиться его величиной, видя лишь две камеры да столовую директора. Но мощь проявляется иначе, занимая всю сцену и даже пространство зала в монологе Цинцинната, и даже раньше – зрители ещё до начала спектакля видят тазик и кувшин, вынесенные за занавес. Используется не всё пространство, не вся глубь большой РАМТовской сцены, но того что есть достаточно. Особенно хорошо огромность тюрьмы чувствуется при первом, ещё как бы в воспоминании, появлении Марфиньки*. С двух сторон, так далеко друг от друга, они начинают сближаться, а ведь меж ними ещё Родион, камера – это создает как раз эффект не простора, а большого пространства. Разрушение крепости тоже не выглядит куцо – одним хлопком, раздавив под собой всё, всех, прижав, расплющив. Появляется плаха, эшафот – пусть не красный – это было бы слишком вызывающе и отвлекающе от действующих лиц. Опять же – в пьесе акценты расставлены иначе. Хотя центр тяжести не смещается (что очень важно), находясь в этой как раз сцене. Красный из спектакля никуда не делся, его достаточно. Во втором акте двери изнутри красные как разинутая пасть пожирающая всех одиночек мира. Скатерть как пропитанная кровью плащаница. Цинциннат сжимает её в руках, сжимая на самом деле себя, свою обернутую красной тканью душу, свою инакость. Красные перчатки мсье Пьера, будто уже запачкал он руки в крови. Этими пальцами, сейчас красными, сожмёт он топор, занесённый над твоей головой, Цинциннат. Обыгрывается и зелёный. Не только потому, хотя потому по логике в первую очередь, что зелены деревья. Они ещё и в ржаво-жёлтых пятнах, да и вообще условны, о чём уже говорила в начале. Зелёный – признанный цвет надежды, но что в романе окрашено в этот цвет? Скамья подсудимого и костюм мсье Пьера, в котором он едет на казнь. Не надежда, скорее предопределённость и ожидаемость, то есть пародия на надежду. Зелень Тамариных Садов – живая, трепещущая. Её нет. Есть картонные пилы, торчащие за «балконом» . Пародия на реальность вновь схвачена постановщиками. Жёлтый в романе – цвет обреченности. Какой цинизм – ведь жёлтый – это цвет солнца, радости, света, жизненной энергии. Жёлтыми были стены в доме, где рос Цинциннат, желты и стены тюрьмы. Как будто у заведения, где его содержат просто поменялась функция, а может и вовсе не поменялась, а просто эволюционировала, развилась вместе с развитием своего постояльца. Эммочкин мячик- сжатие жёлтого круга на полу в точку, в ту самую точку, в объ1м, в перл цинциннатовой души. Мячик и есть она – больная, обрекаемая, кидаемая, стукающаяся и катящаяся. Не зря же «эммочкин атрибут» появляется именно тогда, когда появляется. В начале, в момент казни, в самые ключевые для души узника минуты. Мяч – проекция круга, отражающая цинциннатого состояние. Круг также часто ассоциируется с замкнутостью, что ещё раз подчёркивает его важность в произведении, а особенно в спектакле, где эта замкнутость главного героя максимализирована. Огромное внимание в цветовом компоненте отдано синему. Синий имеет положительное значение, он в-основном употребляется в связи с чем-то хорошим. Фамилия содержателя библиотеки – Синеоков, который, кстати, утопился, и после этого реку осушили (в наказание). Вообще слово с корнем «син» употребляется около 20 раз. Глаза Родиона васильковые только в начале, когда Цинциннат не видит в нём корня зла или чего-то ужаснее, чем обычно. Может быть даже он к нему не питает отвращения тогда. Потом он, говоря про глаза, отмечает их «бессмысленную синеву», то есть понимает уже кто есть кто, и утверждает, насколько бесполезно и неправильно он использует данный ему природой цвет. Мяч Эммочки в романе красно-синий. Фуфайка библиотекаря синяя, а ведь этот персонаж… позже о нём. Когда Цинциннат ощущает себя накрытым волной свободы, то крепость видится ему «то яснее, то синее». И даже мир, который есть у Цинцинната, и которого корявая копия представлена в романе – синий, выпуклый. Что сделано с этим в спектакле – в финальной сцене он идёт в синь, в ту, что ему родна, что вызывает в его душе радостный отклик. И подмечено это безошибочно. Работа с цветом вообще очень важна, а в момент наивысшего напряжения всё должно быть на уровне натяжения. И появляется синий. Крыло бабочки тоже синее. Бабочка, как мен кажется, попала в роман с полотна Ван Гога «Прогулка заключенных» и олицетворяет собой связь с воздухом, с чем-то значимым, но очень хрупким. Он видит в ней совершенство, побег из мира того, идеального, в этот покошенный. Она гармонична настолько, насколько вообще может быть, и Цинциннат тянется к ней, ожидая почувствовать То Самое, дуновение Того мира. Прикоснуться наконец не в своих мыслях, а руками…
* Кстати, в этом моменте создаётся ощущение, что она и вовсе к нему приходит, их встреча в коридоре произойдёт – прекрасно выполненный обыгрыш Цинциннатовой натуры, о которой речь пойдёт позже.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 279
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Страница Е.Редько
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
